Неточные совпадения
По небу, изголуба-темному, как будто исполинскою кистью наляпаны были широкие полосы из розового
золота; изредка белели клоками легкие и прозрачные облака, и самый свежий, обольстительный, как морские
волны, ветерок едва колыхался по верхушкам травы и чуть дотрогивался до щек.
Вся женская грубость и грязь, прикрытая нарядами,
золотом, брильянтами и румянами, — густыми
волнами опять протекла мимо его. Он припомнил свои страдания, горькие оскорбления, вынесенные им в битвах жизни: как падали его модели, как падал он сам вместе с ними и как вставал опять, не отчаиваясь и требуя от женщин человечности, гармонии красоты наружной с красотой внутренней.
А осенний, ясный, немножко холодный, утром морозный день, когда береза, словно сказочное дерево, вся
золотая, красиво рисуется на бледно-голубом небе, когда низкое солнце уж не греет, но блестит ярче летнего, небольшая осиновая роща вся сверкает насквозь, словно ей весело и легко стоять голой, изморозь еще белеет на дне долин, а свежий ветер тихонько шевелит и гонит упавшие покоробленные листья, — когда по реке радостно мчатся синие
волны, мерно вздымая рассеянных гусей и уток; вдали мельница стучит, полузакрытая вербами, и, пестрея в светлом воздухе, голуби быстро кружатся над ней…
Солнце садилось; широкими багровыми полосами разбегались его последние лучи;
золотые тучки расстилались по небу все мельче и мельче, словно вымытая, расчесанная
волна…
Вид был точно чудесный. Рейн лежал перед нами весь серебряный, между зелеными берегами; в одном месте он горел багряным
золотом заката. Приютившийся к берегу городок показывал все свои дома и улицы; широко разбегались холмы и поля. Внизу было хорошо, но наверху еще лучше: меня особенно поразила чистота и глубина неба, сияющая прозрачность воздуха. Свежий и легкий, он тихо колыхался и перекатывался
волнами, словно и ему было раздольнее на высоте.
Но ему некогда глядеть, смотрит ли кто в окошко или нет. Он пришел пасмурен, не в духе, сдернул со стола скатерть — и вдруг по всей комнате тихо разлился прозрачно-голубой свет. Только не смешавшиеся
волны прежнего бледно-золотого переливались, ныряли, словно в голубом море, и тянулись слоями, будто на мраморе. Тут поставил он на стол горшок и начал кидать в него какие-то травы.
Выйдя на намывную полосу прибоя, я повернул к биваку. Слева от меня было море, окрашенное в нежнофиолетовые тона, а справа — темный лес. Остроконечные вершины елей зубчатым гребнем резко вырисовывались на фоне зари, затканной в
золото и пурпур.
Волны с рокотом набегали на берег, разбрасывая пену по камням. Картина была удивительно красивая. Несмотря на то, что я весь вымок и чрезвычайно устал, я все же сел на плавник и стал любоваться природой. Хотелось виденное запечатлеть в своем мозгу на всю жизнь.
А июньское солнце светило таким благодатным светом, обливая дрожавшим и переливавшимся
золотом деревья, траву, цветы и ряды
волн, плескавшихся о каменистый берег.
Золотые волосы падали крупными цельными локонами вокруг его высокого, чистого лба, густая, четырехугольной формы, рыжая, небольшая борода лежала правильными
волнами, точно нагофрированная, и вся его массивная и изящная голова, с обнаженной шеей благородного рисунка, была похожа на голову одного из трех греческих героев или мудрецов, великолепные бюсты которых Ромашов видел где-то на гравюрах.
Царь все ближе к Александрову. Сладкий острый восторг охватывает душу юнкера и несет ее вихрем, несет ее ввысь. Быстрые
волны озноба бегут по всему телу и приподнимают ежом волосы на голове. Он с чудесной ясностью видит лицо государя, его рыжеватую, густую, короткую бороду, соколиные размахи его прекрасных союзных бровей. Видит его глаза, прямо и ласково устремленные в него. Ему кажется, что в течение минуты их взгляды не расходятся. Спокойная, великая радость, как густой
золотой песок, льется из его глаз.
— Глумов! да неужто же ты не помнишь? еще мы с тобой соперничали: ты утверждал, что вече происходило при солнечном восходе, а я — что при солнечном закате? А"крутые берега Волхова, медленно катившего мутные
волны…"помнишь? А"
золотой Рюриков шелом, на котором, играя, преломлялись лучи солнца"? Еще Аверкиев, изображая смерть Гостомысла, написал:"слезы тихо струились по челу его…" — неужто не помнишь?
Несколько мужчин, женщин и девушек, в странных костюмах, с обнаженными руками и ногами до колен, появились из маленьких деревянных будок, построенных на берегу, и, взявшись за руки, кинулись со смехом в
волны, расплескивая воду, которая брызгала у них из-под ног тяжелыми каплями, точно расплавленное
золото.
Миром веяло от сосен, стройных, как свечи, вытопившаяся смола блестела
золотом и янтарём, кроны их, благословляя землю прохладною тенью, горели на солнце изумрудным пламенем. Сквозь
волны зелени сияли главы церквей, просвечивало серебро реки и рыжие полосы песчаных отмелей. Хороводами спускались вниз ряды яблонь и груш, обильно окроплённых плодами, всё вокруг было ласково и спокойно, как в добром сне.
Мне нимало не смешна и не страшна выходка Рагима, одухотворяющего
волны. Все кругом смотрит странно живо, мягко, ласково. Море так внушительно спокойно, и чувствуется, что в свежем дыхании его на горы, еще не остывшие от дневного зноя, скрыто много мощной, сдержанной силы. По темно-синему небу
золотым узором звезд написано нечто торжественное, чарующее душу, смущающее ум сладким ожиданием какого-то откровения.
Море огромное, лениво вздыхающее у берега, — уснуло и неподвижно в дали, облитой голубым сиянием луны. Мягкое и серебристое, оно слилось там с синим южным небом и крепко спит, отражая в себе прозрачную ткань перистых облаков, неподвижных и не скрывающих собою
золотых узоров звезд. Кажется, что небо все ниже наклоняется над морем, желая понять то, о чем шепчут неугомонные
волны, сонно всползая на берег.
На ней было черное креповое платье с едва заметными
золотыми украшениями; ее плечи белели матовою белизной, а лицо, тоже бледное под мгновенною алою
волной, по нем разлитою, дышало торжеством красоты, и не одной только красоты: затаенная, почти насмешливая радость светилась в полузакрытых глазах, трепетала около губ и ноздрей…
Я не свожу глаз с Ермоловой — она боится пропустить каждый звук. Она живет. Она едет по этим полям в полном одиночестве и радуется простору,
волнам золотого моря колосьев, стаям птиц. Это я вижу в ее глазах, вижу, что для нее нет ничего окружающего ее, ни седого Юрьева, который возвеличил ее своей пьесой, ни Федотовой, которая не радуется новой звезде, ни Рено, с ее красотой, померкшей перед ней, полной жизни и свежести… Она смотрит вдаль… Видит только поля, поля, поля…
Порой ручей, порой овраг,
А там поля, кругом поля,
И в
золотых опять
волнахС холма на холм взлетаю я…
Ах, покиньте меня,
Разлюбите меня,
Вы, надежды, мечты
золотые!
Мне уж с вами не жить,
Мне вас не с кем делить, —
Я один, а кругом все чужие.
Много мук вызнал я,
Был и друг у меня,
Но надолго нас с ним разлучили.
Там под черной сосной,
Над шумящей
волнойДруга спать навсегда положили.
В глазах стоял
золотой блеск,
волнами поражая зрачки.
К нему, на
золотой песок,
Играть я в полдень уходил
И взором ласточек следил,
Когда они, перед дождем,
Волны касалися крылом.
Погода была славная, веселая: большие, точно разодранные белые тучи по синему небу, везде блеск, шум в деревьях, плесканье и шлепанье воды у берега, на
волнах беглые,
золотые змейки, свежесть и солнце!
Она встала, простилась и медленно пошла вдоль берега косы;
волны, подкатываясь ей под ноги, точно заигрывали с ней. В небе трепетно вспыхивали звезды — его
золотые цветы. Яркая кофточка Мальвы, удаляясь от Василия и его сына, провожавших ее глазами, линяла в сумраке.
Нестройный говор грубых голосов
Между судов перебегал порою;
Смех, песни, брань, протяжный крик пловцов —
Всё в гул один сливалось над водою.
И Марья Николавна, хоть суров
Казался ветр, и день был на закате,
Накинув шаль или капот на вате,
С французской книжкой, часто, сев к окну,
Следила взором сизую
волну,
Прибрежных струй приливы и отливы,
Их мерный бег, их
золотые гривы.
В печали великой по всходне крутой
Царевна взошла молодая,
Прислужницы деву накрыли фатой —
И
волны запенил корабль
золотой,
Босфора лазурь рассекая.
И полились через солнце жаркие
волны лучезарного Ярилина света. Мать-Сыра Земля ото сна пробуждалася и в юной красе, как невеста на брачном ложе, раскинулась… Жадно пила она
золотые лучи живоносного света, и от того света палящая жизнь и томящая нега разлились по недрам ее.
С каждой минутой ярче и ярче горят облака, блещут
золотом, сверкают пурпуром, переливаются алыми
волнами…
С упоением вслушивалась она теперь в передаваемый Наташей старинный обряд обручения дожей с Адриатическим морем.
Волны народа… Пестрые наряды… певучая итальянская речь… Гондола, вся увитая цветами… И сам дож в
золотом венце, под звуки труб, лютней, литавр поднимается в лодке со скамьи, покрытой коврами, и бросает перстень в синие
волны Адриатики при заздравных кликах народа…
Мама лежала с открытыми глазами, странно блестевшими среди наступающей темноты… Точно какой-то свет исходил из этих глаз и освещал все ее лицо, обращенное к небу. Лучи месяца
золотыми иглами скользили по густым
волнам ее черных волос и венчали блестящей короной ее матово-белый лоб.
— Ну, а так: не думается вам иногда? Вот бы все это поскорее кончилось, воротиться домой. Звезда на вечернем небе, пруд, скотина с луга идет домой… Нива своя,
волны золотые идут по ржи…
Они пошли вдоль пляжа. Зелено-голубые
волны с набегающим шумом падали на песок, солнце, солнце было везде, земля быстро обсыхала, и теплый
золотой ветер ласкал щеки.
Проходит еще минут десять. Первой вышла процессия из церкви Ивана Великого, заиграло
золото хоругвей и риз. Народ поплыл из церкви вслед за ними. Двинулись и из других соборов, кроме Успенского. Опять сигнальный удар, и разом рванулись колокола. Словно водоворот ревущих и плачущих нот завертелся и стал все захватывать в себя, расширять свои
волны, потрясать слои воздуха. Жутко и весело делалось от этой бури расходившегося металла. Показались хоругви из-за угла Успенского собора.
Играют
волны страусовых перьев; переливается блеск
золота в блеск алмазов; бархаты пышут яркостью своих цветов; черные соболи нежатся на женских коленках.
День был прекрасный; все в природе улыбалось и ликовало появлению лета: и ручьи, играющие в лучах солнца, все в
золоте и огне, и ветерок, разносящий благовоние с кудрей дерев, и
волны бегущей жатвы, как переливы вороненой стали на рядах скачущей конницы, и хоры птиц, на разный лад и все во славу единого.
Когда русалки полощутся в нем и чешут его своими серебряными гребнями, летишь по нем, как лебедь белокрылый; а залягут с лукавством на дне и ухватятся за судно, стоишь на одном месте, будто прикованный: ни ветерок не вздохнет, ни
волна не всплеснет; днем над тобою небо горит и под тобою море горит; ночью господь унижет небо звездами, как
золотыми дробницами, и русалки усыплют воду такими ж звездами.
Александра Яковлевна только что встала, и в утреннем негляже казалась утопающей в
волнах тончайшего батиста и дорогих кружев, сквозь которые в подобающих местах просвечивало ее выхоленное, атласное, розовое тельце. С тех пор как мы покинули ее в Шестово, она пополнела и посвежела, красивое личико приобрело выражение большей самоуверенности и даже игривого нахальства. Она сидела, грациозно откинувшись на спинку chaise-longue и капризно играла миниатюрными ножками, обутыми в шитые
золотом китайские туфельки.
Ты будешь в тумане сладостно грезить до самого утра, а утром чуть свет я сама приду за тобою к дверям Милия, ты передашь мне
золото и я побегу выкупить из неволи Фалалея, а ты пойдешь к морю, погрузишься вся в его
волны, и, освеженная, придешь домой, встретишься с мужем и любовные мечты прошлой ночи станут для вас действительностью.